ЗНАХАРКА

 

В этот раз ей казалось, что тропинка, протоптанная поколениями, а нынче засыпанная  ветками, сломившимися от жгучих морозов прошедшей зимы, никогда не кончится. Почти каждый шаг давался с трудом.
«Скоро сил не останется», - подумала Надежда, поймав себя на том, что грустные мысли возвращаются.

Ничего в ней сейчас, кроме боли, сжимавшей в комок, не было. Так жалко было своей прошедшей мимо жизни.
Не проходящая усталость, накопившаяся за годы, не оставляла возможности сделать что-то иное, непривычное. Темные-темные дни…

Муж казался слабохарактерным. А в деревне его и вовсе называли дурачком. Никому из мужиков он не составил компании в посиделках за рюмкой.
Да и вообще к алкоголю относился равнодушно, чурался предложений выпить. Его стакан, заполненный до краев, оставался одиноким как на праздничном, так и на поминальном столе.
В доме порой варили бражку. Но уходила она редким гостям, да Матрена Филипповна, свекровь, иногда любила выпить кружку-другую. 
Сама Надя попивала бражку тайком, стараясь не попасться на глаза мужу, хотя знала, что он никогда ничего не скажет, только глянет на нее удивленным взглядом, в котором присутствовало еще что-то мягкое, сочувствующее, но никак не осуждающее, скорей жалеющее. И Надя содрогалась от этой жалости.

Себя чувствовала единственным нормальным человеком в этой семье. Ее напрягало, что странные родственники, доставшиеся ей по судьбе, были не такими, как все. Не сильными, не хваткими. У других вон и дома покрепче, и живности в сараюшках много – свиньи, куры, коровы, кролики. У них же только десяток кур да старая корова. Огород, правда, поражал тем, что росло в нем все крупным, сочным, 
вкусным.

Сельчане поговаривали: наверняка под их огородом речка подземная течет, потому, мол, и хранит урожай. Но Надя знала, что это за «речка» – то каждодневный труд Петра, мужа. Он мог возиться в огороде днями напролет.

Каждый вечер пахнущий травами и огородом Петр после мытья в бане осторожно шлепал босыми ногами по дощатому мытому полу. Надя поворачивалась на шум шагов и знала, что будет дальше. Он обойдет кровать, легко ляжет, стараясь не касаться ее жаркого тела. Но не в слабости мужской было дело, а в чем-то ином, чего она никак не могла понять.

Замуж Надя вышла поздно, когда у ее сверстниц дети давно ходили в школу. И в затянувшиеся годы девичества никак не могла понять, поглядывая в зеркало, почему на нее никто не заглядывается. Ведь далеко не уродка.

Напротив, статная, крепкая, с чистым лицом, густыми пшеничными волосами. Но мужская половина обходила ее стороной: никто не звал прогуляться вечерами на речку, на танцах в клубе подпирала собой стену. Да, если честно, то и сама никого особо не привечала. Так, посидит с другими на лавочке, повздыхает. Ни искры, ни живости особой в ней не было, не умиляли сопливые детишки.

Умирая, мать сказала:

- Дочка, не коротай век, выйди хотя бы за Петра. Он тоже одинокий ходит, сговорюсь я с Матреной.

Так и вышло. Петр, послушав мать, принял Надежду. Но радости особой не выказал: не шумел, не целовал. Раскрыл дверь дома, впустил, да так и остался, по сути, бобылем. С годами их совместная жизнь становилась все скучнее, ничем не радовала.

Старуха - так про себя Надя называла свекровь - была хозяйкой в своем доме, двигалась быстро, все время что-то делала. Говорила кратко, по существу. Никогда никого не обсуждала, не радовалась сельским сплетням. Послушает, что расскажут, да и промолчит в ответ.

Надежде казалось, что осуждает ее старуха, посмеивается.

- Это мне бы посмеяться над ней. Вон – троих сыновей вырастила. Двое уехали много лет назад из дома. Ни писем от них, ни открыток к праздникам. Забыли старуху. Так и надо ей, злыдне, - в сердцах радовалась невестка.

Почему-то казалось: не будь старухи в доме, может, и сладилась бы жизнь с Петром, может, и дети получились бы.

Постепенно эта мысль все сильнее овладевала Надеждой.
Но старуха была сильной и крепкой, ни одна хворь не прилипала к ней. С раннего утра, когда не все звезды еще спрятались, выходила из избы, возилась в сарайчиках, выводила корову. В любую погоду работала на огороде, в доме все сверкало, печь выдавала еду, белье во дворе заполняло веревки.

Матрена занимала все пространство вокруг. И ей, Надежде, в нем было тесно. «Хоть бы»… -  не до конца додуманная мысль возвращалась все чаще.

И вот прошлой осенью она решилась…

На краю соседнего села, в избенке, притулившейся к краю леса, жила Софья. Люди говорили, что она магией промышляет. Надежда еще с юности помнила, как ее подруга бегала к знахарке, чтобы приворожить Степу, своего будущего мужа. И это получилось. Пятерых детей уже завели.

Софья, встретив Надю на пороге, не удивилась ее приходу. Покивала понимающе.

Потребовала рассказывать.

Надежду и прорвало: все свои боли высказала.

- Хочу, чтобы мы остались с Петром одни, не могу больше жить так!

Винила во всем Матрену, которая заполняла собою весь дом, всю ее жизнь.

Разгорячившись от своих выплескиваемых чувств, Надя, не раздумывая, залпом выпила странное снадобье из кружки, поставленной Софьей на стол. Незаметно ее сознание окутал туман, мысли смешались. То ли сон был, то ли явь. Только привиделись ей жуткие полулюди, полузвери. Сквозь ту пелену наблюдала она, как Софья суетилась у дальнего конца стола, смешивая какие-то травы, как кидала их в медный котелок, что-то приговаривала, водила руками.
Потом поставила котелок на огонь, взяла в руки маленький бубен.

Дробный ритм отстукиваемых ударов увел Надежду еще дальше.
Ей казалось, будто она идет по дороге, заваленной корягами, платье рвется, ноги увязают в грязи. С каждым шагом идти все труднее. Скоро силы кончились, и она упала на ворох сосновых веток, старых и колючих. И подняться уже не может. Что-то тяжелое навалилось на нее, вздохнуть никак, руки поднять тоже…

Очнулась, когда небо за окном стало серым. По крыше стучали тяжелые капли. Софья теребила ее:

- Поднимайся скорее, успеешь на машину, довезут тебя.

Не до конца освободившись от дурмана, Надежда оделась и быстро зашагала на другой край села, откуда шла машина, развозящая рабочих с комбината по соседним селам. Успела, обрадовалась, всю дорогу продремала…

Осень выдалась яркая, обильная. На их огороде урожай был необычайным. Таким, что каждому приходилось по очереди возить овощи в город, да и молоко от коровы продавалось хорошо.

К зиме устали все. Зато погреб радовал обилием, и куплено в дом было немало. А главное, телевизор, о котором мечтала Матрена. И каждый вечер в доме теперь зажигался синий огонек. Надежда усаживалась сбоку и тоже смотрела. Но ее покупка не радовала. Киношная лучшая жизнь, какой она и в сказке не представляла, портила настроение. И все больше темнота внутри охватывала ее.

Поход к Софье почти забылся, да и не могла она толком  вспомнить, что там происходило.

Начало зимы было худым, Матрена стала покашливать, хвататься частенько за сердце, потом слегла. С каждым днем ей становилось хуже: реже поднималась, больше спала. И теперь Надежде все чаще стали приходить мысли, что это дело рук знахарки.

Ухаживать за старухой было поначалу легко: принеси, подай. Но постепенно болезнь становилась все сильнее, опаснее. Наступил день, когда Матрена не смогла подняться. Все хозяйственные хлопоты легли на плечи молодых. Основное – уход за больной – пало на Надежду.

«Чертова колдунья, что наделала», - пыталась она отвести от себя вину. Но не получалось. Страх за содеянное угнетал. Никогда прежде не посещавшая в церковь, Надежда украдкой стала ходить к небольшому храму на краю села, пробираясь к нему затемно, огородами. Ей казалось, будто каждый человек, видя ее, прочитывает все, что у нее в душе. И осуждает, осуждает.

Но никто не способен судить больше, чем она сама себя. В их доме в углу висит иконка. Подойти к ней при Матрене Надя не решалась, и только молилась, глядя издали.

С каждым днем религиозное рвение проявлялось все больше. И вот уже ни о чем другом она не могла думать, пытаясь замолить свой грех. Чувство вины перед Матреной заполнило душу полностью. А глядя, как Петр часто обнимает свою мать, начала испытывать вину и перед ним.

Как-то Надя мыла Матрене ноги. Усадив старушку на постели, сняла с нее овечьи носки и поразилась тому, насколько худыми и изможденными стали ее ноги. Они словно потемнели, а кожа была тонкой-тонкой. Вспомнила, как тяжело ступали они раньше, какими уверенными и сильными были, когда старуха без устали хлопотала по дому. Надежда вдруг  почувствовала, что ей хочется прижаться к этим слабым ногам с обвисшей кожей. Не удержавшись, прильнула к ним лицом, согревая собственными слезами.

Началась оттепель, но свекровь не поднималась. Каждое утро она просила открывать настежь окно, чтобы впустить свежий воздух, услышать птиц. Даже велела передвинуть кровать так, чтобы видеть садовые деревья, находящиеся за окном. Однажды сказала:

- Хочу увидеть, как они зацветут.

Надежда поняла, что с цветом распускающихся деревьев Матрена связывала начало своего выздоровления.
«Но оно ведь не придет», - екнуло внутри.

Надежде показалось, что больше ее сердце не выдержит. И такая тяжесть навалилась на нее, сдавила горло.

Ночью, тихонько, чтобы не слышали, вышла во двор. Не глядя, рванулась бежать куда-то. Куда? Где найти успокоение израненной собою душе? Только петля или вязкая темная река. Никто не увидит, не узнает, зато страдания закончатся.

Она не помнила, как Петр нашел ее, лежащую в дальнем конце сада на только что оттаявших прошлогодних листьях…

Шли дни. В то утро, когда небо не обещало солнца, Надежда проснулась очень рано. Лежа в постели, долго не могла заставить себя встать и начать утренние дела. Внутренний голос подсказывал: она должна сделать что-то. Но что?

Покормив корову и разогрев вчерашнюю еду, оделась и вышла за калитку. Ноги сами повели в сторону села, где жила знахарка.

Стремительно ворвалась в хатенку Софьи. В комнате никого. «Не может ее не быть, - мысли лихорадочно метались. - Не может она уехать или умереть».

Надежде показалось, что она не выдержит даже малого ожидания. Стащив с головы платок, села на табурет у стола, стала осматриваться. По стенам у потолка висели связки различных растений, комнату заполнял аромат сухих трав. Сотни запахов смешивались, вызывая какое-то волнующее чувство. Словно возвращаешься в лето, в тепло.

В доме на самом деле было тепло, в печке потрескивали дрова. Минуты шли за минутами, и постепенно куда-то утекало нервозное состояние, словно кто-то невидимый по капельке вносил в смятенную душу покой. Пришло чувство: Софья обязательно спасет ее. Наверняка знахарка сумеет забрать то, что совершила.

Неожиданно дверь распахнулась. Первой в дом ворвалась белая собака – легкая, маленькая. Она бегом кинулась к коврику за печкой, оставляя на светлом вымытом полу грязные следы. Почему-то Надежда смотрела только на эти следы, боясь поднять голову и встретиться глазами с той, от которой теперь зависела ее будущая жизнь.

В голове все смешалось. Но ведь когда бежала сломя голову по лесной тропе, все складывалось гладко. Ей не терпелось тогда выкрикнуть в лицо Софьи: «Почему не остановила тогда? Почему позволила просить о страшном?».

Медлить было нельзя. Она выпрямилась, дерзко глянула в лицо старушки, но столкнулась с ее взглядом, который остановил поток обвинений.

- Я знаю, зачем ты пришла. Что, совсем дело плохо? – услышала она мягкий, понимающий голос.
Надежда неожиданно расплакалась:

- Не могу больше так. Помоги мне, верни все назад. Верни все! Ты наколдовала тогда, и все получилось! Все, все, все! – уже перешла она на крик.

- Садись, деточка, - мягкий голос не изменился, - нам нужно о многом поговорить. А главное, о том, что я тогда не колдовала.

- Как так? – опешила Надежда. - Я ведь своими глазами все видела: и как ты что-то смешивала, варила, бубен еще такой громкий был...

- Нет у меня никакого бубна, и ничего я не варила и не смешивала.

- Но я же видела! – настаивала Надежда.

Софья села рядом, взяла за руку:

- Прости меня, я, может, поступила жестоко с тобой, но так надо было.

После паузы знахарка добавила:

- Если бы я сразу стала с тобой говорить, то тогда ты ничего не поняла бы ни о своей жизни, ни о своих желаниях, ни о других людях. Должно было пройти время. Должны были произойти события, которые подтолкнули бы тебя к самоосознанию через боль. Я не колдовала.

Она немного помолчала и продолжила:

- Это был спектакль. Я дала тебе выпить настоя шальной травы. Ее еще называют одурь-трава. В средние века так называемые ведьмы готовили свои снадобья, добавляя в них сок этого растения. Втирая их в тело, ввергали себя в транс, похожий на наркотическое опьянение. После этого какое-то время ощущали чувство полета и даже любовного экстаза с самим сатаной во время шабашей. Ну, шабаш, конечно, мы тут не устраивали, но мне было важно, чтобы ты поверила в то, будто я на самом деле что-то сделала по твоей просьбе. А для этого и пришлось пойти на такой вот обман. Все, что ты видела, было плодом твоего возбужденного сознания. Ты узрела то, что ожидала. Когда «пары» закончились, ты осталась в убеждении: дело сделано. Но я не занимаюсь никаким колдовством, не делаю приворотов, сглазов, порчей.

- Но ты же сделала тогда приворот для будущего жениха моей подруги! – воскликнула Надежда.

- Нет, не сделала, - голос Софьи стал резче. - Она пришла за чувством уверенности в том, что «приворожить» парня ей по силам. И она эту уверенность получила. За чем ко мне приходит человек, то и получает! Но получает это лишь в своих собственных мыслях. Надеясь на мое «могущество», он перестраивает свое сознание таким образом, что все, о чем он бы ни думал, сбывается. Словно вкладывает в себя некую программу, которая и начинает работать. Твоя подруга поверила в свои силы, в то, что свадьба обязательно случится, вот и начала действовать сама без страха неудачи. Она просто стала сильной и именно такой, какой могла приглянуться жениху.

- Но как же со мной? – глаза Надежды сузились. – Я хотела смерти своей свекрови, и вот она больна. Как могла я, имея уверенность в том, что она умрет, сделать это?

- Рано или поздно она заболела бы и так. Ведь годы у нее какие? Болезнь пришла бы все равно, может, через десять лет, кто знает.

Чувство опустошенности медленно завладевало Надеждой:

- Но зачем? Зачем тогда вы сделали так, чтобы я поверила в то, что это моя вина?

- А вот ради этого вопроса я и сделала то, что сделала, - с этими словами знахарка встала и начала накрывать на стол. – А сейчас мы чайку попьем.

- Не буду я больше у вас ничего пить, снова одурманите.

- Да нет, ничего такого в отваре нет! Вот ромашки трава, календулы, чабреца, мяты – все тебе знакомое. Обычный чаек, восстанавливающий ум, приводящий в легкое, спокойное состояние. Впрочем, если не веришь, можешь, конечно, отказаться.

Надежда смотрела на неизвестно откуда взявшиеся чашки с позолоченной каемкой, которые очень странно смотрелись на домотканой скатерти, на маленькие ягодки сушеной малины на блюдце, на открытую банку с вареньем из крыжовника, и вдруг почувствовала, что устала, что ей очень хочется выпить чашку Софьиного чая.

Грея руки о теплые бока позолоченной чашечки, она слушала плавную речь знахарки.

- Травные рецепты в нашей семье из самой настоящей глубины веков. Знаю, что изучали свойства трав мои предки лет триста назад. С тех пор главные рецепты передавались следующим поколениям, которые находили новые. Сейчас в моей копилочке много знаний. Сама я с детства собирала травы, знала, какую травку в какое время заготавливать. Например, одни надо брать в сухие, погожие дни, после того, как спадет роса. Другие – ночью, когда они вбирают в себя больше влаги и полезных веществ и выделяют ненужные компоненты. Ночью они будто самоочищаются. А тополь черный, вербу белую, осину, можжевельник, облепиху собирают при свете месяца, так как именно тогда они приобретают особую целебную силу. У некоторых надземную часть нужно собирать на новолуние, а вот корешки стоит копать на старом месяце, тогда они более сочные. Но самое важное – собирать зелье подальше от села, там, где не слыхать голоса петуха и куда не доносится собачий лай.

Звякнув донышком чашки о блюдце, Софья продолжала:

- Я к учебе дотошная была, потому и отослали меня после школы в город, выучили на врача. Так в городе и осталась. Работала в поликлинике. Когда седина появилась, бездетная и безмужняя вернулась сюда. Мама и бабушка еще живы были. Много лет жила рядом с ними, перенимала «копилочку». А пока работала в городе, многое о людях поняла. Болезни их не столько от неблагоприятных факторов среды, как от их жизни. Кто как к ней относится, такие и болезни имеет. Или не имеет. Лечить душу, вот что нужно в первую очередь. А как лечить? Просто словами? Да мало люди слышат. Некогда им. И чаще случается то, что спасать приходится уже тогда, когда мало остается светлых деньков. Вытекает из них жизнь вместе с ее непонятостью. А если человек открывается жизни, ищет себя в ней, то и здоровье остается до поздней-поздней осени.

Голос Софьи убаюкивал, настраивал на легкое понимание. В какой-то момент Надежда даже забыла о цели своего прихода. Было так покойно сидеть здесь, в тепле, пить травяной чай с малиной и крыжовником. Обращение Софьи вернуло ее к действительности:

- А что касается тебя, деточка, то сдается мне, что не знала ты любви в своей жизни, наверное, с малолетства. И дело не в том даже, что не любили тебя, ты и саму себя-то не любила. В жизни, может, и хотелось чего?
- Нет, ничего не хотелось. Даже детей не хотелось. А люди, они словно мешают мне, я и общаться-то не люблю, и разговаривать.

- Да, трудно так жить. С новой семьей ты не ладила.

- Да, не приняли они меня по-настоящему, ласки никакой, внимания тоже.

- А не думала ли ты, что сама так себя вела? Им и в голову не приходило предложить тебе ласку!
- Да я уже и не знаю.

- А это самое главное и есть. Давать ответы самой себе. Вот ты давеча спросила, почему я хотела, чтобы ты вину свою почувствовала. Это я к тому, что лишь испытывая какие-то чувства, человек может задавать себе вопросы и, значит, отвечать на них. Да ты только в последнее время и жить-то стала. Пусть началось это с ощущения собственной вины. Ты переживала, металась, плакала?

- Да. Но ничего не помогало. Ничего не могло изменить того, что случилось: свекрови становилось лишь хуже. Я так молилась, - слезы брызнули из глаз Надежды, - я и к иконке прикладывалась, и в храм ходила, и свечи ставила. Но – все пустое.

- А оно и не могло помочь. Что твои молитвы без искреннего чувства? Сколько ни молись, если в душе пусто, ничего и не изменится. Много ты видела, чтобы, помолившись, человек перестал ощущать вину, если она есть? Когда грех человек допустил, то не отмолить его. Это слишком просто.

- А что же нужно? – высохшими, но покрасневшими глазами, глянула Надежда.

- Ты, Надежда, не совершила никакого греха. Все, происшедшее с тобой, и даже мысли о том, будто тебе легче было бы без Матрены, есть не что иное, как думы отчаявшегося человека. И говорила ты о том в помутненном сознании. В том, в котором находилась все эти годы. А тогда осенью… тогда все в тебе внутри завернулось так, что ты и себя не ощущала. Себя во всем том не видела. Вот и мысли-то страшные те, они не твои были. Ты вспомнила, как люди избавлялись чужими руками от того, что, как им казалось, мешало им. Так ведь?

Как ни хотелось Надежде согласиться, но все в ней воспротивилось:

- Нет! Я виновата!

- В чем?

- Хотела смерти.

- Так уж и хотела? Ты не хотела ничьей смерти. Ты хотела освободиться. Но ты не знала, как к этому прийти. И ничего другого тебе просто в голову не пришло. Но путь к свободе – он есть. И очень простой. Но, не пройдя своих кругов ада, ты к нему бы никогда не приблизилась! Именно поэтому я и устроила тот спектакль, когда подлила тебе в чай шальной травы. Ты должна была пройти свои круги. А сейчас ты готова.

- К чему?

- К тому, чтобы обрести свободу.

- Я не обрету ее, если свекровь не поправится! Но если вы не колдунья, если не вы наслали на нее страшный недуг, то, значит, вы не сможете и повернуть все вспять? Не сможете сделать так, чтобы она выздоровела?

- О! А это уже другой вопрос. И, думаю, мы его решим. Ты должна будешь рассказать мне все о Матрене: как она спит, ест, что говорит, как вздыхает, синеют ли руки ее и ноги, нет ли желтушности кожи и глаз, в общем, все, что вспомнишь. Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай. Думаю, что мы найдем для нее что-то из моих зелий. Но готова ли ты принять на себя теперь уже сознательно эту трудную ношу – день за днем скрупулезно составлять составы, микстуры, поить по часам, делать с ней другие процедуры?

Недоверие с восхищением, с радостью и облегчением отразилось на лице Надежды:

- Конечно! Я все сделаю.

- Но это еще не все. Главное потруднее будет.

- А что главное?

- Главное – это любовь. Без любви ты не сможешь ее вылечить.

Плечи Надежды вновь поникли. Но, подняв глаза и увидев, что Софья улыбается, спросила:

- Разве вы знаете секрет?

- Знаю. Сдается мне, что любишь ты ее. Может и непросто, но родилась та любовь в тебе вместе с жалостью, вместе с ощущением твоей вины. Но все-таки родилась. Не бежала бы ты ко мне через лес, прося вернуть ей здоровье. Не любила бы – не пришла бы.

- А разве не от чувства вины я пришла?

- Заблуждение это. Нет вины на человеке. Есть мысли его, желания, ошибочные действия. А вины – нет. Ошибки надо осознавать и исправлять. Сколько бы ты не каялась, не стояла перед иконами, не думала о своем «грехе», ты ничего не изменишь. Твое покаяние не вернет здоровья Матрене, болезнь которой наверняка все же возникла от осознания ею, что не смогла она привнести в этот мир больше любви, не помогла тебе, хотя, по сути, это был и ее долг – перед тобой, перед собственным сыном, перед нерожденными внуками. Поверь, и она мается от своей вины, потому и болеет. А своей любовью да заботой, которые покажут ей, что не втуне пропали ее мечты о ладе в семье, ты возродишь ее, вернешь ей надежду.

- Все так просто?

- Ты считаешь, что это просто? Наверное, да. Все просто, потому что все есть одно целое. То, что ты думаешь, что представляешь себе, и то, что существует вокруг тебя – это один и тот же мир. Материальный мир идет за тобой. Куда ты, туда и он. Какую программу запустишь, то и пожнешь. Ничего не существует само по себе. И ты свободна в своем выборе. Вспомни всю свою прежнюю жизнь: какой ее представляла, такой она у тебя и была. Подруги чурались, парни избегали, муж, хоть есть, но сторонится. Свекровь не шибко уважала, да и дети не появились. Думаешь, почему? Потому что ты их не хотела. Если сейчас выберешь иное, все изменится.

Надежде очень хотелось поверить, но, еще не отошедшая от страстей зимы, а, по-крупному, от всей своей жизни в целом, все не верила:

- Сказки все это для детей! Будешь хорошо себя вести – на карамельки в получку надейся.

- Все правильно. А что, не получала карамелек-то?

- Нет, не получала.

- Ну вот, потому и не веришь. Но тебя никто и не заставляет верить. Но жить, как прежде, ты ведь уже не сможешь. Тебе сейчас один путь – меняться. А вера? Что ж, вера на самом деле слепа. То, что растят на вере, зыбко. Себе же поверишь тогда, когда все вокруг тебя самой начнет меняться. И тогда уже ничто не собьет. Знание, рожденное в собственном опыте, отринет сомнения, уверенность даст. Иди смело вперед, не сожалей ни о чем, что было когда-то. Все уже в прошлом. Ты – та, что ошибалась, – тоже в прошлом. Теперь тебе предстоит не просто вылечить Матрену, а спасти и ее, и себя, и Петра. Все нынче в твоей власти. Сейчас я соберу тебе мешочек с травами, подскажу, как настои и отвары готовить. Будешь приходить ко мне в любое время, всегда помогу.

Софья раскрыла дверки шкафа со снадобьями. Вытаскивая один за другим холщевые мешочки, скляночки, коробочки, открывала, пересыпала, что-то шептала.

Надежда прислушалась: не заклинания какие-нибудь? Но нет, поняла: названия растений, цифры.

Наконец, перетащив добрую часть одной из полок на стол, Софья стала давать Наде указания, подсунув ей тетрадный листочек:

- Ты записывай, ненароком забудешь что. А здесь все важно: время приема, количество, как отвар сделать.
Многое о состоянии Матрены выведала Софья, и на все у нее оказался свой рецепт.

Долго ли, коротко ли, но, нагруженная мешочками и скляночками, Надежда отправилась в обратный путь. В этот раз она не стала дожидаться машины, решила добраться пешком. Ей хотелось побыть наедине с собой, обдумать все. Потому что сказанное и больше несказанное Софьей настолько переворошило ей душу, что она не знала, что сейчас в ней настоящее, а чего уже нет.

Дорога все не кончалась… Темные дни? Да, темные дни, слагавшиеся в темные годы! Неужели они и вправду уйдут и не вернутся? Прежде Надежда и помыслить не могла, что существует какая-то иная жизнь, и что эта другая красивая и яркая реальность может быть ее, Надеждиной, а те красивые истории, которые она видела по телевизору, могут случиться и с ней.

Но пока вокруг порядком поднадоевший, еще голый и скучный лес. Выбившись из сил, присела на старое, давным-давно поваленное бревно, прикрыла глаза. И словно ниоткуда ворвался внутрь голос Софьи:

«Жизнь человека – это энергия, и она движется по кольцу. Если человек желает получить то, что ему не принадлежит, то неминуемо приходит время, когда ему приходится заплатить за свое желание. Отдать то, что, по сути, гораздо ближе ему самому, чем то, чего он давеча хотел. Ты тогда пожелала смерти ей, потому и чуть сама не погибла, пытаясь отдать душу во время своих молений да каяний. Ты прощалась с гораздо большим, чем могла отдать по собственной воле.

Иначе и быть не могло. У энергии разные формы: платят не только деньгами, чаще здоровьем, спокойствием, радостью, а то и жизнью. Но может быть и наоборот: если ты сама станешь излучать энергию и будешь готова бесконечно дарить, если это будет идти от тебя с любовью, то ты увидишь, что начнут происходить чудеса в разных видах, разных формах. Любовь, подаренная тобой, вернется к тебе столь пышная, что ты можешь вначале и не поверить в ее реальность. Но все соразмерно, мир стремится к равновесию, а потому возвращение к тебе любви от других обеспечено. Только не сворачивай с этого пути, не ввергай себя вновь в пучину страданий.

И еще не забудь самое важное: делать что-то ты должна лишь тогда, когда будешь чувствовать «Да, это то, чего я сама хочу!». Не бойся потерпеть неудачу. Все наши несчастья, болезни, неудачи связаны. Избавиться от одного – значит избавиться от всего разом. Ты не сможешь, любя, сделать человеку больно или плохо. Обнимая, не воткнешь нож в спину. Сочувствуя, не предашь. Не существует в твоей жизни никакого зла, в своем невежестве ты принимала друзей за врагов. Теперь твоей спутницей будет любовь, которая обладает исцеляющей силой, которая много мощнее всех моих трав, вместе взятых. Все живое тянется к любви: росточки к солнцу, ребенок к матери – потому что они основа их жизни. Человек тянется к человеку, потому сам человек и есть источник любви.

Твои родные, возможно, не решились явить свою любовь, поскольку не были уверены в том, что их чувства нужны тебе. А потому сейчас сами страдают. Но все изменится с той минуты, когда они увидят, что их стремления не уйдут в пустоту. Покажи им это. Поверь, мир легко узнает истинную любовь. И больше того: он сам создает условия для того, кто ее излучает. Возможно, что тебе и делать ничего особенного не придется, просто покажи им, что ждешь. Расслабься и доверься течению жизни, она сама тебе укажет путь. Он всегда открыт и ждет тебя! Так ступай же!».

Надежда открыла глаза. Оказалось, что все это время она лежала на молоденькой траве, скатившись с бревна. То ли спала, и все слова Софьи просто приснились ей, то ли сама их придумала. Но то, что они звучали у нее в голове, она могла поклясться.

«Ступай же!» - а она все сидит и не может подняться. До дома еще несколько километров, а силы на исходе, хотя день занялся сильный, солнечный. Солнце припекло почти по-летнему. Воздух звенел, птиц в лес налетело… Откуда столько?! Их гомон, казалось, заполнил все вокруг.

Да, надо идти! На задворках сознания родилось непреодолимое желание умыться, смыть с себя грязь вперемешку с прошлыми обидами и недоразумениями. Подняв ставший почему-то тяжелым мешочек, окинула взглядом лес, недалеко за деревьями мелькнуло что-то синее, голубое, белое.

«Не может быть!» – рванулась вперед. Всего несколько шагов, и лес расступился, уступая место совершенно необычному озеру. Ну, нет, «озеро» слишком сильно сказано. Это был, скорее, пруд. Но какой! Он был абсолютно круглым. И синим. Небо, отражаясь в нем, становилось не мутнее, а ярче, много ярче. А по поверхности словно голубой дымок курился.

«Откуда такое? Сколько живу, никогда не видела», - мысли Надежды метались, взгляд охватывал разом все границы озера, выискивая хоть что-то знакомое. Но нет, ничего такого не видно. Осторожно положив мешок с травами на сухой берег, подошла к краю пруда, опустила руку. Приятная вода чуть пощекотала кисть.

Повинуясь внезапному импульсу, стала рывками стаскивать с себя одежду. И вот уже, нагая, смело ступила в прохладную гладь. От ног побежали легкие морщинки. Озерцо принимало ее, маня вглубь, все дальше и дальше. Хотелось повиноваться: идти вперед, плыть. Безудержное что-то охватило все тело, на холод не похоже, покалывало, но не больно, приятно даже, проникало все глубже. И вот нет мыслей, не чувствуется тело, только солнечный круг в вышине, и темные островки леса мелькают то с одной стороны, то с другой.

«Не буду возвращаться, - ощущение волшебства захватило Надежду, - останусь тут, стану рыбой, русалкой, но жить хочу в этой чистоте, в неприкаянности, в каплях, повисших на ресницах, в которых преломляется все. И в этом запахе: волнующем, дразнящем. Что за запах? Воздух не наш, не деревенский, не лесной»…

Насытившись и телом, и  душой, вернулась на берег. Скомканная кучка одежды вызвала почти рвотный рефлекс. Натягивая чулки, поморщилась.

«Ну и ладно, пойду так», - подумала, натягивая лишь платье, завязав остальное в узелок. Хотела бы и босой пойти, но отвыкшие за зиму ноги быстро нашли все колючки. Еще раз на прощание оглянулась на озерцо, недоверчиво, словно испугавшись, что его уже нет. Она не боялась, что ей никто не поверит, будто нашла здесь, в трех километрах от дома, озеро, которого никто никогда не видел, но страшилась того, что оно исчезнет для нее. А потом подумала: «Да ведь из памяти оно никуда не денется, а откуда пришло, мне неважно. И куда уйдет – тоже. Вода не рассуждает, куда ей течь. Она течет туда, где для нее открыт путь и где она нужна».

«Мое озеро – это мое начало», - сверкнула мысль, подтолкнувшая к быстрому шагу. Она заспешила домой. Легкая и уже сильная, свободная от тяжелых мыслей, от вины. Ведь с этого мгновения все поменяется, исчезнет то, что мешало ей до сих пор жить. Ей вдруг захотелось, чтобы жизнь была вечной.

Надежда одернула себя: «И что же я не бегу? Ведь меня ждут те, кому нужна моя помощь. Нет, даже не помощь, нужна моя любовь!».

Ставший вдруг необычно легким, мешок болтался у нее за спиной. Надежда побежала. Она очень хотела скорей увидеть Матрену и пообещать ей, что скоро зацветет ее сад и что они вместе не только увидят это, но и будут убирать урожай пахнущих летом плодов, а следующей зимой будут наслаждаться вареньем, сваренным Матреной. Потому что никто лучше нее во всем селе не варит варенья из поздних яблок…

(от Марины БОНДАРЕНКО)